"И вот приходим мы, нейробиологи. Мы говорим: ребята, это ведь все можно объяснить очень механистически — когда на нас влияют, у нас в мозге выделяется такой-то нейромедиатор, и если его достаточно, мы меняем свое мнение. И тут психологи смущаются"… Нейроэкономика — молодая междисциплинарная область, бросающая вызов привычным воззрениям экономистов, психологов и юристов. Откровения исследователей мозга становится все труднее безболезненно уместить в голове. Чтобы разобраться в них, журналист «РР» встретился с одним из ведущих специалистов по нейроэкономике Василием Ключаревым.

Научное знание вместо мифов и фольклора

Мне тут нашептали, что психологи вас ­боятся и не очень-то любят. У них есть для этого основания?

Меня восхищают эксперименты, которые ставят социальные психологи. Как у Филиппа Зимбардо, когда обычных людей помещают в тюремные условия и они вдруг начинают друг друга мучить только потому, что изменились социальные обстоятельства. Или как у Стэнли Милгрэма, когда испытуемого просят бить током другого человека — якобы для стимуляции обучения — и он оказывается г­отов нанести даже смертельный удар, если авторитетный человек в белом халате ему прикажет. Это фантастические исследования, показывающие всю силу социального влияния и нашу скрытую склонность к авторитаризму и конформизму. Но они не выявили механизма, объясняющего феномены, к­оторые они открыли.

И вот приходим мы, нейробиологи. Мы говорим: ребята, это ведь все можно объяснить очень механистически — когда на нас влияют, у нас в мозге выделяется такой-то нейромедиатор, и если его достаточно, мы меняем свое мнение. И тут психологи смущаются…

Дело ведь не только в их чувствах. Угрожает ли нейробиология устоям психологии?

Философ Пол Черчленд говорил, что психология — это во многом набор фольклорных идей. Такой социальный фольклор, который трансформировался в научную дисциплину. А задача нейробиологии — заменить фольклор и мифы на объективные знания о сложной работе множества нейронных структур, которые определяют наше поведение. Конечно, если к вам кто-нибудь придет на психотерапию, вы не про нейроны будете с ним говорить. Но нельзя научно объяснить поведение, не исследуя работу мозга и генов. И дело не в том, что наш подход угрожает психологии, а в том, что он открывает фантастические возможности.

Мозг жаждет справедливости

С чего все началось? Был какой-то эксперимент, который показал всем, что нейроэкономика — это круто?

— Все началось с изучения обезьян. Мы узнали, как предсказать решения обезьян по нейронной активности и как, воздействуя на нейроны, можно изменить их решение. Это принципиально изменило подход к исследованию — мы стали понимать принятие решения как изменение активности нейронных популяций.

А на людях среди первых были, например, исследования Алана Санфли в области экспериментальной экономики. Для экономистов было аксиомой, что человек рационален, то есть старается выбрать оптимальное решение, которое сулит ему наибольшую выгоду. И вот эта вера в «хомо экономикус» была подорвана рядом экспериментов. Один из них называется «Игра на доверие». Представьте, что нам на двоих дали сто долларов, и моя роль — разделить сто долларов в любой пропорции. Я могу дать вам один доллар и оставить девяносто девять себе. Ваша роль — согласиться с моим решением либо отказаться. Если вы соглашаетесь, то получаете доллар, а я — девяносто девять, если отказываетесь, никто не получает ничего. С рациональной точки зрения вы должны согласиться: так в­ыгодней. А в реальности люди отказываются — меньше 20–30 процентов от общей суммы не принимают.

Так это не рациональность! Это мифы экономистов о мотивации людей — что мне важно только деньги получить, и все. Е­сли экономисты считают желание справедливости иррациональным, так это их беда.

Я потратил часы на разговоры со своими коллегами-экономистами, пытаясь понять, почему для них это парадокс. В общем, чувство несправедливости не укладывается в их концепции, и многие экономисты приходят в замешательство. А тут появились ребята с нейросканерами и говорят: ну, давайте посмотрим, что при этом в мозге происходит.

Они обнаружили, что, когда вам предлагают что-то несправедливое, включается та область коры головного мозга, которая вовлечена в переживание эмоций. И если в «Игре на доверие» она очень активна, люди отказываются. При этом активны и другие зоны к­оры — лобные области, которые связаны с рациональным поведением. То есть одновременно происходит активация рациональных и эмоциональных зон, и если эмоциональные активируются больше, несправедливость вызовет столь острые переживания, что вы откажетесь от денег.

Причем речь не только о людях. Приматолог Франс де Вааль решил проверить, есть ли чувство справедливости у обезьян. Животное получало за свой труд вознаграждение в виде кусочка огурца, а его сосед за тот же самый труд получал вкусный виноград. И, видя такую несправедливость, обезьяна возмущалась и отказывалась выполнять работу.

Инстинкт справедливости?

Это эволюционно оправданно — поскольку мы постоянно вовлечены в какие-то кооперативные взаимодействия, для нас важно, чтобы в группе были справедливые отношения.

Есть исследования детей, показывающие, что толщина фронтальных областей коры предсказывает, насколько дети склонны вести себя рационально и контролировать свое поведение. Вообще от развития этой зоны мозга зависит многое — например, по ее активности предсказывают, сумеет человек удержаться на диете или нет.

Еще есть исследования, показывающие, что область рационального контроля определяет устойчивость ваших целей во времени. Мы любим все получать здесь и сейчас, не любим задержек. А иногда нужно подождать. Скажем, вы поступаете в университет, чтобы потом получать большую зарплату, а не идете сразу работать. И от развития фронтальных зон зависит, насколько вы способны откладывать вознаграждение во времени. А люди с травмами лобных долей не способны себя контролировать: они спонтанно делают все, что захочется.

...

Значит, для нейроэкономиста ценность измеряется не деньгами, а удовольствием. А что такое в этом случае удовольствие?

Оценка привлекательности того или иного варианта решения связана с допаминергической системой, распределяющей по мозгу допамин.

Выделением допамина мозг поощряет себя за успехи, допамин вызывает ощущение у­довольствия. Многие наркотические зависимости связаны со стимуляцией системы, выделяющей допамин. Этот нейромедиатор продуцируется в среднем мозге — это очень глубокий, древний центр, — а потом распределяется по многим областям мозга. Допаминергическая система наделяет объекты ощущением субъективной ценности.

И за что награждают допамином?

Мы предполагаем, что допаминергическая система, которая отвечает за удовольствие, отвечает и за обучение. Ведь удовольствие, которое я получаю от того или иного события, — это сигнал того, насколько успешно было мое поведение. Если вы получили удовольствие, значит, вы будете повторять то же самое действие. А если результатом стало что-то неприятное, вы будете избегать этого действия — происходит обучение.

Помните, еще у Павлова было: если каждый раз вкусно есть при определенной музыке, то и сама эта музыка становится более приятной — возникает ассоциация, условный рефлекс, и формируется нейронная сеть, которая за эту ассоциацию отвечает. Или у курильщика ощущение удовольствия переносится с получения организмом дозы никотина на сам процесс курения.

Есть много параллельно работающих нейронных сетей, конкурирующих друг с другом. Допустим, вы ходите в это кафе обедать каждый день, в результате формируется привычка — вы получаете удовольствие не только от еды, но просто приходя сюда. И даже е­сли еда изменится и станет плохой, вас все равно будет тянуть сюда какое-то время — п­ока не переучитесь. Сеть, отвечающая за удовольствие от еды, говорит, что надо у­ходить, а другая, связанная с привычкой, говорит: мне здесь нравится. Третья сеть, о­твечающая за контроль поведения, сигнализирует: тебе вообще вредно такое есть, нельзя сюда ходить! В орбито-фронтальной коре, о которой мы уже говорили, все эти ощущения сравниваются и интегрируются.

Радость конформизма

Влияние других людей вы учитываете?

Я как раз и исследую, как социальное влияние действует на наши решения. В известном эксперименте Соломона Эша человека просят выполнить простейшую задачу, а шесть подставных испытуемых перед ним дают совершенно неправильный ответ. Люди показывают очень сильную тенденцию к конформизму — тоже дают неправильный ответ. А мне интересно, что происходит в мозге, когда ваше мнение не совпадает с мнением других людей.

Допаминергическая система все время оценивает ваши действия, и если вы неожиданно получили какой-то очень хороший результат, она выдает так называемый позитивный сигнал ошибки, а если результат хуже, чем мы ожидали, — негативный сигнал ошибки. Оба этих сигнала меняют ваше поведение. Оказывается, когда ваше мнение отличается от мнения большинства или от мнения ваших друзей, допаминергическая система генерирует негативный сигнал ошибки, как бы г­оворящий: вы отличаетесь от других, вам нужно что-то изменить. Потому что мы существа социальные и нам чаще всего выгодно придерживаться модели поведения других людей.

Но ведь так бывает не всегда. Мне, например, доставляет удовольствие противостоять большинству...

Такие типы характера тоже важны, особенно в меняющейся среде, когда группа не имеет большого опыта успешного поведения. Но в стационарной среде есть миллионы людей, которые борются с одними и теми же проблемами. И получается, что одни и те же решения миллионы раз тестируются в жизни. Как правило, если большинство людей принимают одно решение, это лучшее решение. Поэтому ориентация на других, по-ви­димому, закреплена естественным отбором: это рационально — следить за тем, что делают другие люди.

Есть такое метафорическое понятие «гений толпы». Известный английский сноб Фрэнсис Гальтон, автор евгеники, считал, что н­арод ни на что не способен, мнение плебса — это бред, а демократия — идиотизм. Как-то он пришел на сельскохозяйственную ярмарку, где проходил конкурс. Фермеры оценивали вес быка и бросали бумажки со своими ответами в шапку. Тот, кто оказывался ближе всех к правильному ответу, получал приз. Гальтон собрал все эти фантики с надписями. Когда он посчитал среднее арифметическое, выяснилось, что вес быка отличался от усредненного мнения фермеров всего на полкилограмма. Ни один из присутствовавших экспертов по скоту не дал более точного ответа. Гальтон был в шоке.

Так вот, если толпа людей может дать столь правильную оценку ситуации, есть смысл придерживаться стратегии большинства. В современном мире традиционные стратегии могут быть неэффективны, но мозг воспринимает любые отличия от группы как ошибку.

Это вы обнаружили?

Мы искали нейробиологический механизм, который заставляет, в случае если ваше мнение отличается от мнения окружающих, приводить его в согласие с общим мнением. Мы показали, что в этой ситуации действительно возникает сигнал допаминергической системы об ошибке. По интенсивности этого сигнала можно предсказать, изменит ли человек свое мнение, — такая простая механистическая модель у нас получилась, но она позволяет предсказывать поведение.

Во время эксперимента, воздействуя магнитным полем на область мозга, связанную с этим сигналом об ошибке, мы сумели подавить ее активность минут примерно на тридцать. И действительно, люди стали меньше менять свое мнение. А когда наши датские коллеги давали испытуемым таблетки, увеличивающие концентрацию допамина в мозге, люди, наоборот, чаще меняли свое мнение. Потому что сигналы допаминергической системы об ошибках стали сильнее.

Полная версия статьи >>